Воспоминания иркутян о Дне Победы: истории очевидцев

Люди, ранние впечатления которых связаны с войной, как правило, не видят в своих историях ничего героического, акцентируют внимание на том, что в военных действиях не участвовали, не видели сражений или оккупации. Но эти воспоминания ценны для нас своими зарисовками повседневности, своей непосредственностью, свойственной детскому восприятию.

Тамара Прокопьевна Горобец, пенсионерка. До 2015 года — преподаватель немецкого языка, завкафедрой иностранных языков Лицея ИГУ

«Во время Великой Отечественной войны я не могла участвовать в боевых действиях и не была свидетелем этих важных событий — когда началась война мне было всего 2 года. Но мои отец и дядя участвовали в боях.

Отец ушёл на фронт в 1942 году и участвовал в Сталинградской битве. Под Белгородом он был ранен, не дошёл до Курска и вернулся домой инвалидом. О том, как было на войне, он особо не говорил, и даже когда они собирались с друзьями, эту тему почти не поднимали. Впоследствии, конечно, я спрашивала у него о военных событиях, отраженных в учебниках и литературе: например, правда ли, что под Сталинградом отстаивали каждый дом, каждый двор? И отец подтвердил, что это так, что было много потерь, и что кровь лилась рекой.

В военное время мама, как и все, много работала, была лаборантом в мединституте и медсестрой в больницах города. Когда началась война, меня отправили к бабушке в деревню в Качугский район. А я любила в детстве (как, наверное, и многие дети) убегать куда-нибудь, когда рядом не было взрослых: всё было интересно, всё хотелось посмотреть. Конечно, старшие не могли следить за мной постоянно, и потому бабушка порой привязывала меня на улице к колышку, чтобы не сбежала, вокруг него я и играла. В Иркутске, кстати, меня тоже иногда привязывали во дворе, потому что жили мы на месте современного 130-го квартала, и хоть дорожное движение не было таким интенсивным, как сейчас, но ребёнку всё равно было небезопасно бегать без присмотра. В то время, например, мимо нашего дома проходили стада коров.

Когда отца демобилизовали, он приехал в Иркутск и отправился забирать меня из деревни. Он хромал. Не представляю, как ему было тяжело добираться: от Иркутска до Качуга — больше 200 километров, и ещё значительное расстояние до деревни нужно было преодолеть. К тому времени мне уже было года четыре, и, конечно же, я не помнила его, ведь он ушёл воевать, когда я была совсем маленькой.

Прошло много лет, но я очень хорошо помню его приезд: пришёл мужчина в шинели, высокий, худой, небритый, с костылём. Он позвал меня, но я спряталась за печку и не выходила, испугалась его. Отец стал выкладывать на стол сахар, прянички, но меня это не прельстило, ведь моё детство прошло без сладкого, и я всегда была к нему равнодушна. Тогда он достал маленькие ложечки, чашечки — наверное, мама принесла из лаборатории, и тогда я заинтересовалась и вышла, так как в тот период у меня совсем не было игрушек. Отец увёз меня в Иркутск и потом всё время, пока он не ушёл из жизни в 1960-м году, мы с ним вместе очень много проводили времени, были как друзья. Я очень ему благодарна за многое.

Несмотря на то, что я была ребёнком, мне хорошо запомнился День Победы. 9 мая, когда в Иркутске стало известно, что Германия капитулировала, я гуляла возле своего дома (на этот раз без привязи), сейчас на том месте — Иркутский планетарий. Стоял очень тёплый солнечный день, на мне было бумазейное платье. Я услышала громкие, радостные голоса, крики, шум, увидела, как люди бегут по направлению к площади Кирова. Потом родители сказали мне, что это — День Победы, окончание страшной войны».

Ольга Алексеевна Черных, труженик тыла, кандидат исторических наук, до 1990 года — преподаватель истории

«Моего отца, Наумова Алексея Афанасьевича, мобилизовали не сразу (был уже старше призывного возраста) и сначала отправили служить в тыловом гарнизоне. Но летом 1942-го забирали уже всех, и его часть отправили на фронт, до которого он, похоже, так и не доехал: погиб либо в первом же бою, либо вообще при бомбежке эшелона. Официально его признали пропавшим без вести под Сталинградом, и никаких документов мы не смогли найти, как ни искали, была только справка из военкомата в архиве.

Мама, Татьяна Ивановна, была учительницей. До войны мы жили в селе Чикан Жигаловского района, откуда пришлось переезжать, потому что раскулачили деда. Мама не успела окончить 7 классов, когда мы отправились в Иркутск. Здесь наша семья поселилась в Рабочем предместье, а мама стала работать в детдоме. Она умела хорошо ладить с детишками, играла с ними, пела, а работала уборщицей: девчонка из деревни, не окончившая семилетку. Кем её ещё примут на работу? Заведующая вызвала её однажды к себе и предложила заниматься с ребятами и в это время окончить вечернюю школу, чтобы можно было работать по призванию. К окончанию войны мама уже была директором школы № 16. В Рабочем нам дали комнату, и мы жили там с мамой, бабушкой и братом, который родился перед войной, в 1940 году.

Я родилась в 1928 году, и когда началась война, уже училась в последних классах школы. Летом 1941 года нам объявили распоряжение начальства: поедете на Байкал добывать рыбу для фронта. Повезли нас: девчонок из Иркутска и черемховских ребят — будущих шахтёров — из порта Байкал в Хужир на ледоколе „Ангара“, который сейчас стоит возле микрорайона Солнечный. В Хужире нас должны были распределить по бригадам: в сетевую или неводную. А уже оттуда на большой лодке мы поехали на тоню — место, где рыбачат.

Ещё в Хужире по тем карточкам, которые мы привезли из Иркутска, нам дали по 200 граммов сахара, по кирпичу хлеба и по 200 граммов топленого масла. Сказали, что это нам на неделю, наказали беречь. А как только мы отплыли немножко от берега, начался страшный ветер — Сарма, лодку бросало из стороны в сторону, мы думали, что сейчас утонем. И тогда черемховский мальчишка Генка и говорит: „Девчонки, зачем добру пропадать? Всё равно погибнем, так пусть утроба лопнет, давайте наедимся досыта!“

Мы, конечно, обрадовались такому предложению, наелись, и вдруг буря начала стихать, и мы остались живы.

Я попала в неводную бригаду. Нашим бригадиром стал 16-летний мальчишка, бурят, я запомнила его имя — Борис Тыхеев. Он оказался „золотым“: показал как и что делать, и мы очень хорошо работали с ним. Сначала при помощи больших колёс невод подтягивали к берегу, а потом уже мы, ребятишки, вытаскивали его. Иногда невод не шёл, там рыбки стояли и не пускали, и тогда приходилось забредать в воду иной раз по пояс и вытаскивать этих рыбок — выпускать нам не разрешалось. Так я заработала радикулит на всю жизнь.

Чтобы забрать улов, приходил катер, рыбу взвешивали и записывали: бригада Тыхеева выловила столько-то. Однажды мы добыли 500 килограммов — столько ещё никто не ловил, и эту новость все обсуждали. Порой ловилось меньше, а иногда — вообще ничего. Потом рыбу везли в Хужир, где на заводе её солили, раскладывали по небольшим бочонкам и на каждом было написано чёрными буквами „Для фронта“.

Во время войны я окончила школу и поступила в педучилище, а уже позже — в ИГУ, стала учителем, как и мама. Почти в самом начале войны моего отца отправили на фронт, и в каждой семье обязательно кто-то воевал, поэтому все слушали радио, оно было главным источником сведений о том, что происходит на фронте. 9 мая об окончании войны мы тоже узнали из новостей по радио, пошли на площадь Кирова, там очень много народу собралось в тот день. Но мы праздник отмечали со слезами на глазах, потому что к маю 1945 года уже знали, что отец не вернётся».

Владимир Павлович Олтаржевский, доктор исторических наук, профессор кафедры мировой истории и международных отношений исторического факультета ИГУ

«Почти всю войну наша семья прожила в Бурятии, на прииске Троицкий Баунтовского района. Мой отец — геолог, и всю свою, к сожалению, короткую жизнь он провел в экспедициях и разработках таких полезных ископаемых как золото и уран на просторах Восточной Сибири и Дальнего Востока.

Отца, связанного с отраслью, работавшей для обеспечения фронта, в армию не призвали, несмотря на его неоднократные рапорты-просьбы.

Мама работала в приисковом управлении. Я родился в 1935 году, и в Троицке пошел в школу раньше положенного срока, так как меня некуда было девать (старшая сестра уже училась), но я как-то втянулся в освоение „грамоты“.

Первые два года войны, которую никто не представлял столь продолжительной, мы не ощущали сложностей в продовольственном обеспечении, расходовали имевшийся „северный завоз“. Потом стало хуже, а затем и совсем худо. На прииске в то время огородов и скот не держали, так что мы узнали, что такое голод. Отца к этому времени направили для поисков золоторудных месторождений дальше на север, в Муйскую тайгу.

С трудом дождавшись первого самолета на построенный самим населением аэродром, в феврале 1945 году мы покинули прииск. В памяти осталась местная частушка: „Троицкий народ всё глядит на небо — не летит ли самолет, не везет ли хлеба“. Не без сложностей мы добрались до Иркутска.

Поселились временно у старшей сестры моего отца, Екатерины Николаевны Назаровой, которая была известным хирургом, и работала в железнодорожной больнице, построенной еще до революции на станции Иннокентьевской, называвшейся в то время Иркутск-2 (ныне — Иркутск-Сортировочный). Её муж, тоже хирург, Иннокентий Александрович Промптов, работал в госпитале, существовавшем в годы войны в поселке авиазавода.

Больница и дома для медперсонала располагались в лесном массиве, который все называли рощей или больничной усадьбой и в котором любила играть вся местная детвора.

Можно сказать, что в этой роще я и встретил День Победы 9 мая 1945 года. В памяти он остался как необыкновенно теплый, солнечный. Я в маечке и коротких штанишках играл со сверстниками то ли в какое-то подобие футбола, то ли в сыщики-разбойники. Где-то неподалеку играла с подружками и сестра. В какой-то момент мы услышали крик мамы: „Ребята! Идите скорей сюда! Победа!“.

Конечно, все мы тут же разбежались по домам. Помню, как мама стояла на крыльце, звала нас, улыбалась, смеялась, а на лице были слезы. Что было дальше, наверняка не помню, скорее всего, какое-то семейное празднование, когда тётя и дядя вернулись с работы. Главное, что осталось в памяти от известия о победе — тепло, первые зеленые листочки, безудержная радость, мама возле дома, улыбающаяся, счастливая…

Главным оставалось то, что кончилась война и можно было не ждать с тревогой сообщений от „Советского Информбюро“, а ждать, верилось, лучшей жизни и какого-то неосознанного счастливого будущего. Когда вернется из экспедиции папа, когда перестанет безутешно плакать о потерянном сыне баба Вера, когда вернутся дни довоенной сытости (или того, что ею казалось).

Здесь хотелось бы вспомнить не только о „тыловиках“ военных лет, но и о тех из моей родни, кто защищал нас на фронте. Это мои дяди — Юрий Михайлович Олтаржевский, брат отца, и Николай Александрович Старцев, брат матери. Первый в военные годы служил на Балтийском флоте, защищал с моря Ленинград, второй прошел всю войну пехотинцем и погиб за три месяца до окончания войны при взятии Кёнигсберга (нынешнего Калининграда) 10 февраля 1945 года.

Послевоенная жизнь тоже была нелегкой. Мы жили скромно, не очень сыто, пока страна выходила из разрухи и потерь. С тех пор у меня, как и у всего, наверное, моего поколения на всю жизнь осталась эта черта — отсутствие больших материальных запросов, излишняя, может, склонность воспринимать недостатки как временную неизбежность. Вообще, детей войны объединяет очень многое. Те, кто провел, выражаясь „высоким штилем“, какое-то время в труднопереносимой ситуации, смотрят на многое иначе, ценят малое, более внимательны к окружающим. И уж конечно, память о войне остается с ними на всю жизнь».

В этих небольших рассказах — война глазами иркутян, которые стали современниками, возможно, самых трагических событий ХХ века. В историях всё: переживания за родственников, простой аскетичный быт и, конечно, радость победы в тёплый иркутский день 9 мая 1945 года.

Мария Байбородина, WEACOM.RU